Джаваховское гнездо - Страница 10

К оглавлению

— Где ты, моя мама? Мама! Мама!

И судорожно, мучительно рыдает Даня в объятиях княжны.

— Девочки, Люда! Идите сюда! Скорее! — кричит Нина.

Комната наполняется. Постель Дани окружают взволнованные лица.

— Она спасена! — говорит Нина, по-прежнему сжимая в объятиях плачущую Даню.

— В этом не могло быть сомнения, раз ты, «друг», взялась за это, — раздается за ее плечами.

— Кто это? Сандро?

Ну, конечно, он! Его глаза, полные обожания и преданности, подняты на Нину. Сандро любит больше жизни свою воспитательницу и вторую мать. Селим выходит вперед.

— Друг, — говорит он тихо, — она тоже будет наша? Дитя нашего гнезда, да?

Нина молча кивает головою.

— Нашей сестрою она будет! — вырывается у кроткой Гемы.

Нина улыбается ей.

— Добрая малютка! Такая чуткая в ее двенадцать лет!

Маруся Хоменко осторожно приближается к постели.

Тихонько кладет руку на белокурую головку, наклоняется губами к уху Дани и шепчет:

— Бедняжка, милая! Не плачь! Не плачь! Ты будешь с нами. Ты будешь нашей! Мы все сироты. И все счастливы с «другом» и тетей Людой. И все мы будем любить тебя! Да! Будем любить тебя, наша Даня!

* * *

В семь часов старый, но крепкий, как дуб, Михако в военном расстегнутом казакине подходит к столетней чинаре с подвешенным к ней гонгом и ударяет в него семь раз. Это значит: «Уже утро. Пробуждайтесь все в старом гнезде Джаваха!»

На половине девочек начинается суетня.

Они все спят в просторной комнате, все четверо: Селтонет, Маруся, Гема и Даня. Подле них комната тети Люды. Немного дальше — круглая, несколько мрачная, с выступом на кровлю, горница «друга».

На противоположном конце дома находится спальня мальчиков: Сандро, Селима и Валентина. Они спят здесь под надзором старого дядьки Михако. В доме есть еще кунацкая, столовая, рабочая горница и кухня, есть две комнаты для прислуги: одна для стряпухи Маро, а брат Маро, Аршак, молодой конюх, кучер и садовник Павле помещаются в другой.

Вокруг дома — крытая галерея. Кровля горской сакли, плоская терраса, обнесенная парапетом со всех сторон. Здесь на солнце сушатся дыни, персики, виноградные лозы и розовые лепестки для щербета. А вечером, когда багровое солнце прячется за горами, здесь собираются все обитатели гнезда полюбоваться закатом и горами.

Отсюда виден весь Гори, и его церкви, и мечети, его здания европейского и азиатского образца, с базаром, кривыми улицами и торговым кварталом армян.

Отсюда видна и широкая панорама гор. Синие, туманные, они кажутся полными веянья какой-то далекой могучей сказки, сказки о скованном богатыре Эльбрусе, который, потрясая цепями, приводит в движение моря и сушу.

Сад дает прохладу. В нем растут столетние каштаны, чинары и тополя. Ореховые кусты и розы сплетаются, как братья. О, этот запах медвяный восточных, мистических цветов! Какое сильное впечатление производит он на всех, попадающих сюда!

Даже бывший денщик старого князя, Михако, щуря от ярких лучей свои старые, но еще зоркие глаза, не может не улыбнуться ароматной цветочной ласке. Он улыбается, крестится, сняв древнюю свою казачью папаху, видавшую не один кавказский поход, и еще раз ударяет в гонг:

— Пора, милые, просыпайтесь!

С виду сонная, но очень деятельная Маро подает ключевую воду для мытья — огромный глиняный кувшин, полный студеной влаги.

Первой встает Гема. Пока Маруся еще нежится в постели, она пробирается к Дане, карабкается к ней на кровать и будит ее легким поцелуем.

— Вставай, моя роза, вставай.

Глаза Дани раскрываются.

— Вставай, нынче особый день!

— Почему?

— Разве ты не знаешь?

— Вот дурочка! Болтает с утра. Не дает спать, — ворчит Маруся Хоменко.

Она выглядит презабавной: растрепанная, румяная, с заспанным лицом. Гема улыбается.

— Завтра, цветик, праздник «друга» нашего — день рождения — и все мы кое-что приготовили для нее. Будет парадный обед, а ночью бал. Нынче после занятий, пока «друг» поедет за покупками в город, мы украсим гирляндами весь дом! Ах, как будет весело завтра, солнышко мое, мое счастье! Мальчики станут джигитовать и гости тоже. Потом будут плясать до утра, палить из ружей и жечь цветные огни.

— Бенгальские, — поправляет Маруся, снова высунув из-под одеяла кончик вздернутого носа.

— Все равно, — соглашается Гема. — Я хуже знаю по-русски, чем вы. Не все ли равно, как их называют? Приедут из гор Гуль-Гуль и Керим, а из полка князь Андро.

— Князь Андро? Кто это?

— Ты увидишь, узнаешь потом. Пока скажу тебе: князь Андрей, Андро-орел. Керим еще больший орел, только у него срезаны крылья.

— Ты говоришь загадками, Гема.

— Полно, цветочек. Я говорю, как умею. И как умею люблю тебя, Данечка-джан!

Глаза Гемы, темные, карие, с пушистыми ресницами, загнутыми кверху, — поэма. Что для ее брата Сандро «друг», то для нее, сестры его Гемы, — Даня. Бледная, синеглазая, талантливая Даня, три недели назад потерявшая мать, как бы приросла к сердечку Гемы.

Новый удар гонга прерывает болтовню восторженной девочки. Появляется тетя Люда в своем обычном темном платье, с ниточкой ровного пробора в черных, с проседью, волосах.

— Как? Девочки, вы еще не готовы? А где Селтонет? — спрашивает она, заметив, что постель Селтонет пуста. — Где Селтонет, Маро?

— Не знаю, госпожа. Должно быть, побежала за дикими азалиями в горы. Наверное, выпрыгнула в окно. Дверь заперта.

— Безумная девочка! Нет сладу с ней. Она опоздает на урок. Сейчас приходит мулла. Это его часы.